Время лохов [СИ] - Игорь Анатольевич Безрук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я утешал себя мыслью, что таким образом мне выпало испытание духа, поэтому я обязан нести свой крест, как подобает нести его всю дальнейшую жизнь. Эта мысль успокаивала, потому что отвлекала от бесконечной вереницы коробок, которые ждали на базе, от длинной очереди массивных фур по двадцать и сорок тонн, доверху набитых вручную, вручную же нами и разгружаемых.
С непривычки болели руки, спина; ноги натирало исподнее, мороз пронизывал до костей — переменчивая погода Питера контрастировала резкими скачками от минус семнадцати до плюс пяти, и мысль была одна: не заболеть (я с детства склонен к простудным заболеваниям), ведь тогда все кончится, а этого свершится не должно — я настроился на все последующие три месяца. Не от отчаяния — от безысходности. (Но может, — чем черт не шутит? — втянусь, привыкну, и после отъезда Генки, останусь работать и дальше?)
Я с радостью отмечал, что меня не гложет отчаянье, что я все-таки не такой уж и слабый, как кажется, и духом, и телом. Полновесная радость духа, ощущение своей полноценности, несмотря на жизненные передряги. Это во мне чувствовали и другие. Не зря, наверное, на базе меня прозвали «большим хохлом», а Грицая «хохленком», хотя Грицай был меня явно массивнее…
В неотапливаемом ангаре холоднее, чем на улице, бетонные полы усиливали холод, поэтому я с утра пораньше тянулся к новой фуре — внутри нее не так дует, внутри нее было комфортнее. Грицай, наоборот, в последнее время больше копошился на складе: сортировал товар или с помощью ручного подъемника — «рохли» — перевозил поддоны с продукцией: свежий привоз в глубь склада, старые завозы ближе к входу. Его же рохля чаще других колесила и на исполнении заказов — база отоваривала клиентов и в розницу. Но в розницу объемы несравнимо меньше, чем оптовые, поэтому Грицай и работал теперь не перенапрягаясь. Грицай исполнителен, безотказен, куда посылают, туда и идет. Это особенно по нраву Саркису, Грицай во всем пытался ему угодить. Надо покормить живущих на базе собак, Саркис отправлял Грицая; забрать из конторы или отнести в контору накладные — Саркис звал Грицая; рассортировать поддоны: «евро» — налево, обыкновенные в расход, — есть Грицай. «Может чайку заварить?» — подобострастно предлагал Грицай, видя, как посинел от мороза длинный, как у маленького Мука, нос Саркиса, и, не дожидаясь ответа, по малейшему движению правой брови Саркиса на всех парах летел в оборудованную в ангаре каморку, чтобы вскипятить чайник и заварить для Саркиса крепкого — как тот обожает — чаю.
Все смеялись над неприкрытым подхалимажем Грицая, но вслух не произносили ни звука: не дай бог их язвительность донесется до чутких ушей Саркиса, не жди тогда премиальных — в ангаре Саркис царь и бог, ему не перечь, недовольно на него не смотри. Хозяин не видит, кто тут что делает, — на территории Саркис его глаза и уши.
Я на действия Грицая только пожимал плечами: каждому свое, и продолжал в числе первых распахивать створки новоприбывшей фуры, последним закрывать их перед опечатыванием. Главное, что у меня есть работа, я получаю зарплату — разве не все мы стремились к этому, не этого ли хотели, когда устраивались? А то, как вокруг работают другие, меня мало заботит, здесь не конвейер, от труда одного не сильно зависит труд остальных, — почему я должен за это переживать?
В свое время на заводе я как-то познакомился с одним переводчиком, близко сошелся с ним. Тот когда-то около двух лет проработал в Индии, рассказывал такую байку: в одном из отделов он заметил, что один из сотрудников фирмы вкалывает так, что с него семь потов сходит, а другой — палец о палец не ударит. Он и спрашивает коллегу: «Не обидно ли тебе, что ты пашешь, как лошадь, а твой товарищ работает спустя рукава?» На что индийский трудяга ответил: «Значит, у него такая карма. Мне обижаться на него нечего». Я запомнил эту историю и, хотя не был индусом, в похожих ситуациях стремился придерживаться приглянувшейся идеи: значит, так тому на роду написано. С ее помощью многого впоследствии мне удалось избежать: зависти, обиды, сожаления.
«Это его личное дело», — отмахивался я от самых назойливых, тыкающих мне на Грицая, доброжелателей, и от меня отставали. «Я ему не мать родная», — отваживал я ехидных остряков и снова выходил из теплой каморки во двор встречать новую фуру.
Иное дело Саркис: от него так просто не отвяжешься. С Саркисом у меня отношения не заладились сразу. С того самого первого дня, когда хозяин, вопреки воле племянника, разрешил мне остаться на базе.
Саркису было пятнадцать, ростом он едва доходил мне до груди, но он тут был назначен главным, он тут был контролером и смотрителем, погонщиком и распорядителем. Все, кто в ангаре и на территории, обязаны были подчиняться ему безоговорочно, его слово решало судьбу работника, из его уст бригадиры получали указания, с его разрешения брали с собой на разгрузку или погрузку тех или иных товарищей.
Когда были выписаны все накладные, Сарскис, как привидение, бродил между фур и поддонов, следил за работой грузчиков, высматривал нерадивых, что-то помечал карандашом в своем небольшом карманном блокнотике, чем только интриговал работяг: что он в их поступках такого неблаговидного выискивал?
Некоторые пытались незаметно заглянуть через его плечо в блокнот, но видели только набор армянских каракуль, разобрать которые, даже владея армянской письменностью, было невозможно (понимал ли сам Саркис свой почерк?).
Он же досматривал в конце работы сумки и пакеты грузчиков, заподозренных в незаконном выносе.
С моей легкой руки Саркису быстро прилепилось прозвище «Раз, два» не только от того, что он любил выгонять народ из ангара резким окриком: «Вперед, вперед, раз, два, раз, два», но и потому, что (особенно в широком длиннополом тулупе с поднятым воротником) как две капли воды был похож на помещика из популярного мультфильма Роберта Саакянца «Ишь ты, Масленица!». Широкий красный шарф вокруг стоячего
